– Это же просто сказка…

– Вот именно. И я очень боюсь, что он вырастет беглецом от действительности.

Юля спросила тихо и с неожиданной злостью:

– От какой действительности? От вашей?

Виктория Федоровна медленно посмотрела на нее и покивала:

– Вот-вот. И вы туда же… А действительность, Юленька, одна. И довольно суровая.

– Не в суровости дело. Тошно иногда от этой вашей действительности, – уже без оглядки сказала Юля. – Скучно среди импортных шмоток, служебной грызни и вечных стараний устроить свою жизнь на зависть другим. И вечного страха за это свое благополучие…

Виктория Федоровна не вспылила, не встала и не хлопнула дверью. Посмотрела с ироническим и грустным интересом.

– Вы, видимо, всерьез считаете меня модной, свободной от мужа дамочкой на престижной должности? Ведет, мол, светскую жизнь, разъезжает по заграницам… А я изматываюсь на работе, мне поперек горла эти поездки… Если бы не они, я бы ни за что сюда сына не отпустила.

– Это не спасло бы его от «ненужных» друзей, – поддела Юля. – Они везде найдутся.

– Вы правы, они везде есть… Я вот про письма говорила. Не все ведь забывают, кое-кто пишет. Видимо, такие же, как он сам. У моего сыночка на этих людей особое чутье. Которые не от мира сего…

– Ну, спасибо, – хмыкнула Юля.

– Ох, только не обижайтесь! Мы же говорим откровенно.

– Да уж куда откровеннее…

– Я мать. И я хочу, чтобы у меня был нормальный ребенок. А пока это какой-то… репейник. С ним даже в гости пойти страшно: или фокус выкинет, или не успеешь мигнуть, как в неряху превратится…

Глядя в потолок, Юля отчетливо проговорила:

– А вы заведите себе пуделя. Его можно причесывать и дрессировать. И модно, если породистый…

"Вот и все, – подумала она. – Придется переезжать в библиотеку. Из этого дома меня сегодня попрут".

Но Виктория Федоровна не рассердилась и сейчас.

– Юленька… Самое простое дело – быть жестокой, – печально сказала она.

Юля сникла. И огрызнулась:

– Вот и не будьте жестокой к Фаддейке, не бросайте на все лето. Он так по вам скучал, а вы…

– Кажется, не очень скучал. Ему было с кем время проводить.

Юля опять разозлилась. А Виктория Федоровна продолжала:

– Его я еще могу понять. Его причуды, фантазии, прилипчивость к чужим людям. В конце концов, он мой сын… Но вам-то зачем это? Что вам сопливый и бестолковый мальчишка с грязными коленками? Вам нужен взрослый и представительный кавалер в расцвете сил и лет…

У Юли от новой, холодной злости будто колючими снежинками зацарапало лицо. Она взяла себя за щеки и с резким смехом сказала:

– Ну, вы договорились! Какие кавалеры? Что, по-вашему, я женить его на себе собираюсь?

– Господи, да при чем здесь это? Опять вы не поняли… Я не умею объяснить, а вы не понимаете. Может быть, поймете потом, когда будут свои дети…

Юля встала.

– Я надеюсь. Надеюсь, что будут. А понять нетрудно и сейчас. Ладно… – И, старательно подбирая официальные слова, она выговорила фразу: – Я учту ваши пожелания и постараюсь свести общение с вашим сыном до минимума.

Виктория Федоровна тоже встала.

– Я только хотела, чтобы… – Она замолчала, махнула рукой и вышла.

Юля легла на постель, прижалась щекой к холодной подушке.

"Юрка… Ну что ты за свинья такая! Юрка, где ты наконец?"

Ночью шумел ветер, было холодно. Дзенькало в раме треснувшее стекло. Юля куталась в одеяло. По крыше стучали ягоды рябины.

ПОРТРЕТ

Утро пришло безоблачное. Оно обещало теплый день. Юля вышла из дома рано, чтобы успеть позавтракать в «Радуге». И еще чтобы не встретить Фаддейку.

Зачем теперь его встречать? Только душу бередить…

Но он сам догнал ее возле будки со сломанным телефоном. Пошел рядом. Такой же, как раньше (только майка выстирана да колючие локти отмыты докрасна). Глянул сбоку беспокойно и требовательно:

– Ты почему завтракать не пришла?

– Не хочется…

– Ты почему завтракать не пришла? – повторил он с той же интонацией, будто первый раз спросил.

Тогда Юля сказала прямо:

– Твоя мама на меня сердится.

Фаддейка фыркнул, будто в нос ему попало семя одуванчика:

– Подумаешь…

– Ничего не «подумаешь»… раз ей не нравится, что ты со мной подружился.

– Я с кем ни подружусь, ей никогда не нравится. Что ж тут делать?

Юля пожала плечами:

– Наверно, слушаться…

– Ага! А я ведь ей не указываю, где какого друга выбирать!

– Фаддейка, – со старательным укором сказала Юля. – Ты так скучал по маме, а теперь так про нее говоришь.

Он слегка сник, но ответил упрямо:

– Ну и буду скучать. А слушаться насчет этого не буду. Она не разбирается… А ты со мной не спорь!

– С тобой спорить, что носом гвозди вколачивать, – оттаивая, проговорила Юля. – Обормот рыжий…

Фаддейка запританцовывал рядом, растянул во всю ширь кривозубую улыбку, засверкал искоркой. Радостно сказал:

– А ты – колокольня!

Они вышли на мост.

– А все-таки тебе влетит от мамы, – с беспокойством проговорила Юля.

– Не-а! Она же добрая!

– Она-то добрая. А ты? Ты любого доброго в рычащего тигра превратишь. Ну посмотри, опять майка скособочилась и шнурки не завязаны!

Фаддейка прищурил правый глаз и по-птичьи наклонил голову: что, мол, еще скажешь новенького? Юля засмеялась. Прежние ниточки опять соединялись между ней и Фаддейкой – как в порванном телефонном кабеле сращиваются десятки жилок, одна к одной.

Фаддейка топал по самому краю моста. Настил покачивался.

– Ох, допрыгаешься, – привычно сказала Юля.

– Не-а… А помнишь, как вброд с тобой переправлялись? Можно еще.

– Вода уже холодная.

– Нисколечко. Я еще купаться сегодня буду.

– Ненормальный, да? И так сопишь без передышки.

– Ну ладно, не буду… Или буду знаешь где? В Березовом лягушатнике, такое озеро в лесу есть. Маленькое, там вода прогретая… В воскресенье пойдем за грибами, и я тебе его покажу.

– За какими еще грибами? – опять засомневалась и загрустила Юля.

Но Фаддейка весело сказал:

– Пойдем, пойдем!

Он проводил Юлю до «Радуги» и ускакал, хлюпая незашнурованными кедами. А у Юли до вечера было настроение, похожее на Фаддейкину улыбку. И чтобы не испортить его, она запретила себе идти на почту. Целый день возилась со стенгазетой "Здравствуй, День знаний!". Привлекла для этой работы двух послушных девочек-читательниц и "трудного пятиклассника" Валерку Лапина, который оказался прекрасным художником.

А вечером, когда Юля вернулась домой, стало известно, что Фаддейка уехал. С матерью.

– Ни с того ни с сего заторопилась, – сумрачно и как-то виновато объяснила Кира Сергеевна. – Фаддей, конечно, сперва ни в какую, да с Викторией много не поспоришь, она тоже упрямая. И билеты, оказывается, еще с утра купила. Куда тут денешься?

Юля потерянно стояла на крыльце. Было холодно. Она поежилась и тихо спросила:

– А он ничего не просил мне передать?

У нее вдруг появилась смешная надежда, что Фаддейка оставил ей на память портрет, нарисованный художником Володей.

– Ничего, – вздохнула Кира Сергеевна. – Он и со мной-то еле попрощался, уехал набыченный…

Юля пошла в свою пристройку.

"Ну, уехал и уехал, – думала она. – Что поделаешь. Может, и лучше так, без всякого прощания…" И было не очень даже грустно. Просто скучно как-то, пусто…

Нет, грустно все-таки. Плохо…

Следующий день Юля работала хмуро и ожесточенно – чтобы не думать ни о чем печальном. Снова поклялась себе не ходить на почту и не пошла. Не будет она больше изводиться. Увезла мать Фаддейку – ну и пусть! Не пишет бездельник Юрка – ну и наплевать, в конце концов! Скоро практике конец, а там новый семестр на носу. А в Октябрьские праздники – поход на Дедов Камень, там такие места…

Юля закончила с ребятами стенгазету, оформила стенд с рисунками, расставила книги на тематических витринах "Наши школьные ступеньки", перебрала картотеку младшего возраста, выдала книги десятку читателей и села заполнять дневник практики… И тут ее сердитая энергия угасла, навалилась печальная усталость. И нельзя уже было ничем занять себя, не было сил приказать себе ни о чем плохом не думать.